Под этим девизом в научно-исследовательских институтах Советского Союза трудились десятки и сотни тысяч «научных работников». Защитил диссертацию, получил учёную степень, и зарплата вырастала в 1.5 – 2 раза (в соответствии с Постановлением партии и правительства 1949 года «О мерах по развитию науки»). До того в науку шли по призванию, а «1949 год стал годом Великого перелома – в аспирантуру пошёл середняк». И к 1970 году в Центральном Котло-турбинном институте (ЦКТИ) им. И.И. Ползунова двигали науку вперёд не меньше пары сотен докторов и кандидатов наук, а всего в лабораториях и на Опытном заводе – почти 3000 человек!
Главное здание института располагалось в Смольненском районе Ленинграда около Александро-Невской Лавры, в бывшей пересыльной тюрьме. Директор института Николай Михайлович Марков, доктор технических наук, в максимальной степени отвечал требованиям эпохи. Как-то случилось мне выпивать в компании с инструктором райкома КПСС. Разговорились. Нашего директора он хорошо знал:
- Марков? Нормальный мужик, только уж очень всем жопу лижет.
Это – в райкоме. А у себя в институте – владыка. Грубый, мстительный, подлый. Антисемит - по должности, человеконенавистник – по характеру. Всяческий зажим евреев поощрялся сверху, и Марков делал это с выдумкой и наслаждением, по мелочам и по крупному. Вот на заседании партбюро утверждают характеристики сотрудников на разные случаи. Например, мне – для турпоездки на Кубу. Марков задаёт тон одним вопросом: «А как вы переносите дальние перелеты?» То, что не пропустили меня, неженатого, беспартийного еврея – это понятно. Но перед тем, как подписать характеристики, Марков поизгалялся и над аспиранткой Инной Оганесян, и над слесарем Ивановым, который устраивался мотористом на корабль, ходивший в загранку.
К 20-летию Победы на территории института установили памятник сотрудникам, павшим на войне. Предполагалось на гранитной плите выбить их имена. Марков запретил – среди теплотехников, защитников Родины оказалось больше половины евреев.
В ЦКТИ я отработал 9 лет. И надо бы ещё кое-кого помянуть «добрым» словом, в кавычках и без. Хороших людей и несомненных подонков вроде Маркова я буду называть их собственными именами. А в ком не уверен – вымышленными.
Итак, отдел паровых турбин, лаборатория конструктивной прочности. Завлаб, кандидат наук Питирим Степанович Куратов имел репутацию любителя застолий и женского пола и очень этой репутацией дорожил. Вальяжный, улыбчивый, играл роль эдакого доброго барина. Был человеком вполне советским, партийным и с начальством ладить умел. Так ведь иначе бы не пробиться сыну священника. Питирим и три старших научных сотрудника (с.н.с.) олицетворяли, так сказать, научный потенциал лаборатории. Алексей Петрович Дроздов работал в ЦКТИ с 1934 года, носил пенсне и сам был завлабом до пенсионного своего рубежа. Партийный, но очень порядочный. Мы его звали – «дедушка». Ещё один кандидат наук - Ефим Яковлевич Герцберг. Он закончил Ленинградский Политехнический в 1941-м и сразу пошел на фронт. Ему «повезло» - попал в плен к финнам. И уцелел. Вернулся, защитил диссертацию. Но тут началась кампания по «борьбе с космополитами». Пришлось несколько лет поднимать науку в Барнауле - по тем временам отделался легким испугом. А самым учёным безоговорочно признавался доктор физико-математических наук Владимир Исаакович Розенблюм, моложе Герцберга лет на десять.
Кроме «учёных» в штате лаборатории – аспиранты, инженеры, техники, лаборанты и слесари-механики – всего человек сорок. В отличие от заводского КБ, где все работают на один проект, в научном институте каждый с.н.с. ведёт свою тему, и каждый инженер и аспирант стремится ухватить что-то диссертабельное или, на худой конец, годное для публикации.
Почти все мы сидели в общей «камере» (институт размещался в здании бывшей тюрьмы), только у слесарей-механиков рабочее место в мастерской, возле экспериментальных стендов. Но великие праздники (1 Мая, 7 ноября, 8 марта, Новый Год) отмечали непременно все вместе. Тем более, что завлаб это дело обожал. По установившейся демократической традиции скидывались по 1% от зарплаты. Таким образом, Питирим Степанович давал 4 рубля, «эсэнесы» – по трёшке, а девочки-лаборантки вообще по 80 копеек. Когда спиртного нехватало, использовались произ-
водственные ресурсы.
Из стенгазетной «поэмы»:
...Завлаб торжественно и просто
Откроет праздник нужным тостом,
Лабораторию сплотив
В один здоровый коллектив.
И вот уж кандидат маститый
С механиками вместе пьёт,
Учёных званий тает лёд,
И я надеюсь, вы простите
С чужой женой невинный флирт
И в меру разведённый спирт.
Музыку заводили, танцы. Пили не так уж, чтобы в стельку, а наоборот – вроде допинг принимали. Мужчины блистали своими спортивными талантами. Альпинист Август Вольфсон демонстрировал «траверс стола» - ложился поперёк стола на живот, потом сползал под стол и вылезал с другой стороны, конечно, не касаясь пола. Юра Прохоров двухпудовую гирю выжимал, сидя на стуле! Это потруднее, чем 20 раз, стоя. Мой трюк, прыжок через сиденье стула спиной вперёд, тоже никто повторить не мог.
Из «молодых» (до сорока) только старший инженер Анатолий Анатольевич Абрикосов держался солидно – ни в спортивных играх, ни в танцах-обжиманцах участия не принимал. Водочку он любил, но отключался буквально с полстакана. Сидел, не вставая, и глядел на резвящихся сотрудников с доброй и счастливой улыбкой, а всех дам, которые останавливались в пределах досягаемости, честно предупреждал:
- Жене я изменить могу, но семье – никогда.
В году, к сожалению, всего четыре праздника. А писать о трудовых буднях – не так интересно. Но, пожалуй, об Анатолии Анатольевиче стоит рассказать побольше. Из всех упомянутых выше имен-фамилий только его - вымышленные. Мы с ним были знакомы давно, с Кировского завода. Молодой инженер-физик, скромный, тихий, спокойный, аккуратист и трудяга, Толя Абрикосов звёзд с неба не хватал. Но два года работы с блестящим специалистом Дондошанским сделали из него хорошего инженера. А это уже достаточное основание для научной карьеры.
В ЦКТИ путь к заветной цели занял у него 10 лет. Инженер Абрикосов спроектировал испытательный стенд, построил его, отладил, лет пять проводил эксперименты. Написал-таки диссертацию и успешно защитился... ВАК присвоил ему степень кандидата технических наук уже через полгода после защиты. Другие, например, его коллега Вольфсон, по два года ждали. И в старшие научные сотрудники Абрикосова произвели также необычайно быстро. А это – оклад 280 рублей вместо прежних 190! Все мечты сбываются! У Анатолия Анатольевича даже походка изменилась, и сам он слегка округлился и лицом, и в талии. Хобби приобрел: из журналов интересные романы-повести своими руками переплетал в отдельные книжи- цы. На работе положение прочное. Испытания на его стенде идут по хоздоговорам с запланированной премией в конце года. Научной ценности они не представляют, но для промышленности – польза несомненная. В общественной жизни с.н.с. Абрикосов участвует без излишнего рвения - так, по профсоюзной линии в масштабах отдела. Годы бегут, и до пенсии остаётся всего-то лет десять.
Но судьба приготовила ему испытания другого рода. В начале 80-х на пенсию уходит Питирим Степанович. И у дирекции проблема, кого поставить завлабом? По научному авторитету самый подходящий Розенблюм. А он, хотя и русский (по матери), но беспартийный. Герцберг, Вольфсон – тем более не годятся. Левченко? Молод ещё, и не комсомолец, и не коммунист. Кандидатура Абрикосова тоже обсуждается, но все понимают: наука - не для него и, опять же, беспартийный. Выхода нет, предлагают должность Розенблюму. А тот вдруг отказывается (это от лишних 50-ти рублей ежемесячно, и премии – до 6 окладов за год!), мол, не обладает административными талантами. И тогда вызывают нашего Анатолия Анатольевича – будешь завлабом! (А для него это – лишних 100 рублей, ну и премии, само собой). Однако ставят условие: должен с.н.с. Абрикосов продать душу. То есть, вступить в Партию. После мучительного, но недолгого раздумья он соглашается и на шестом десятке лет становится кандидатом в члены КПСС!
Генрих Наваррский в аналогичной ситуации тоже, говорят, недолго думал, прежде чем изрёк своё историческое: «Париж стоит мессы». Зато сразу стал Генрихом IV.
Но представьте, как огорчился бы Генрих, если бы веру поменял, а Парижа не получил и остался бы в Истории без порядкового номера под своей провинциальной кличкой.
Анатолия Анатольевича ожидал именно такой удар. Розенблюм неожиданно передумал и согласился возглавить лабораторию с условием, чтобы в ЦКТИ взяли на работу его сына, молодого кандидата физико-математических наук, прозябавшего в Сыктывкарском университете. И наш герой остался при своих. Да ещё в партию пришлось вступить – не брать же, в самом деле, заявление обратно. От переживаний с.н.с. Абрикосов даже похудел. И в душе у него пробудились нехорошие чувства к неродной ему Партии, к беспринципному начальству и к Владимиру Исааковичу, который за его, Абрикосова, счёт пристроил сыночка на тёплое место.
Начальство – оно и есть начальство, на него обижаться – себе дороже. А Партия своим членам (платившим по 2% членских взносов и принимавших активное участие, когда и в чём надо) по возможности компенсировала материальный ущерб. А некоторым ещё и моральный. Абрикосова, единственного из лаборатории, стали посылать в загран-командировки. Не в качестве учёного, а так, на промышленные выставки, гидом при стендах с отечественными экспонатами. То на пару недель, а то и на месяцок. При том, что он английского не знал, а по-немецки свободно без словаря говорил: «Битте» и «Данке». В те времена, начало 80-х, командировка за границу – это и престижно, и денежно! Хотя сейчас-то понимаем – гроши платили. Но валютой!
И наметился в сознании преуспевающего кандидата наук А.А. Абрикосова определённый поворот. А разные внешние обстоятельства тому способствовали. Что-то менялось в Советской стране. У граждан появился интерес к Российской истории. На черном рынке книги Пикуля котируются выше Дюма. Дворянское происхождение уже не считается помехой для карьеры. И коммунист Абрикосов смело признаётся, что он крещёный, а дед его был купцом второй гильдии.
А на дворе 1988 год. «Перестройка» идёт с некоторым перекосом – экономика не поспевает за «Демократией» и «Гласностью». Турбинные заводы на пути к «рынку» для начала прекратили финансирование научных исследований. У научных работников больше стало времени для обсуждения морально-политических и культурно-диэтичес- ких проблем. Вот и Анатолий Анатольевич как-то задержался около симпатичной дамы бальзаковского возраста, Елизаветы Моисеевны Тейф и в «светской беседе» на дачную тему вдруг ляпнул:
-Зеленогорск я не люблю. И пляж там неплохой, и парк, но уж очень много евреев...
Ну и получил Анатолий Анатольевич от Елизаветы Моисеевны на всю катушку:
- Вот и ваш приятель Володя Гутман в Зеленогорске снимает комнату на лето, 15 метров за 400 рублей. А Нина Петрова, жена майора КГБ, за домик в Солнечном платит 8-50 в месяц. Нет, уж вы не уходите, - и за рукав его придерживает. - Чем же это вам лично евреи помешали? И учёная степень у вас, и за границу из лаборатории одного Абрикосова посылают, не Рабиновича и не Шлемензона. Может, поделитесь, за какие-такие заслуги особенные? Или подписку о неразглашении дали?
Уcлышав эту историю, я сразу вспомнил, как 30 лет тому назад комсомолец Толя выступил точно таким же образом перед комсомолками Карповой и Масленниковой:
- Отдел у нас хороший, только евреев много...
А те комсомолки оказались еврейками, носившими благородные фамилии своих мужей. Положим, тогда вчерашний студент наивным был и неискушенным в ...антропологии, но насчет Елизаветы Моисеевны 55-летний «учёный» заблуждаться не мог! На какую реакцию он рассчитывал?! Не представляю.
Для меня Абрикосов стал, как теперь выражаются, знаковой фигурой - одним из воплощений «русского интеллигента». Термин этот когда-то подразумевал нечто высокое, благородное. В ХХ веке планка опустилась, и в обращении появились другие словосочетания: «советская интеллигенция», «техническая интеллигенция». И может статься, в ХХI веке объявится «истинно русская интеллигенция». Эволюции Толи - Анатолия Анатольевича Абрикосова наводят на такую грустную мысль.
